Арслан ХАСАВОВ  

МЕНЯ ЗАБРАЛО НЕБО.
На смерть Мурада Аджи.

("Литературная Россия" №10, 16 марта 2018)

"Писателю необходима победа над своими желаниями чувствами. Легко ли даётся она? Нет, конечно. Но зато открыто смотрю людям в глаза. По убеждениям я светский человек, как подобает независимому исследователю, но не атеист, и не скрываю это. Спокойно и уважительно отношусь к любой религии. Без придыхания в голосе, без заискивающего закатывания глаз говорю о христианстве, мусульманстве, буддизме, все они для меня составляют предмет научного интереса. Духовный поиск – это уже другой жанр. Так распорядилась Судьба, назвавшая меня «тюркским писателем» и тем определившая мою духовную жизнь." (Мурад Аджи «Сага о Великой Степи»)

Сегодня я умер. Вернее не совсем так – умер я ещё несколько дней назад, прямо накануне Международного женского дня. Чего скрывать, не такой сюрприз я планировал преподнести своей любимой жене Марине, но продолжительная болезнь, будь она неладна, всё-таки взяла своё. Не дотянул и каких-то четырёх месяцев до так называемой золотой свадьбы. За без малого полвека мы с супругой, как бы банально это ни прозвучало, по-настоящему срослись, став один целым едва ли не на молекулярном уровне. Вот она, моя маленькая, стоит у гроба, покинутая и беззащитная, одновременно осунувшаяся и по-новому одухотворённая, а острые её плечи мелко подрагивают в такт не плачу, но какому-то утробному воплю первобытного животного. Как-то так, наверное, выл отбившийся от стаи, смертельно раненный мамонт, волочащийся по глухо освещённой лунным светом пыльной тропе. Мне бы так хотелось выскочить из своего окоченевшего пожелтевшего тела, одетого в этот угловатый нелепый костюм, увенчанный алой бабочкой на шее, и поддержать Марину, моих сыновей – серьёзных и обстоятельных, но теперь вновь превратившихся в мальчишек, едва справляющихся с эмоциями, обнять сестру, да и каждого, кто пришёл.

Было конечно немало и совсем незнакомых мне людей. Девушка в зелёном платке угощала собравшихся халвой, очевидно, чтобы смягчить горький привкус от происходящего. Ну почему же ты, миленькая, не вложила кусочек и в мои уста? Звучали молитвы на разных языках, в том числе и на языке моих предков – кумыков, люди возносили руки к небу и говорили о моих книгах. Звуки их голосов поднимались к потолку, чтобы отразившись от плафонов избыточной люстры, вновь рассыпаться по помещению. Из-за занавешенного светлым тюлем окна за происходящим наблюдало робкое весеннее московское солнце. Вообще говоря, я хорошо знал, что было за этим окном – где-то там, может быть, всего лишь в пятидесяти метрах от моего небытия или вечной жизни, был парк и набережная Москва-реки, по которой мы с Мариной часто, особенно в молодости, взявшись за руки, гуляли.

Последний путь – дорога к Хованскому кладбищу запомнилась леденящим холодом. Может быть, это было следствием роптавших нам вслед гостей, оставшихся в растерянности на лестнице зала прощаний. Впрочем, я прекрасно знал, что не все поймут и примут мой выбор. Гроб, предварительно накрыв его крышкой, установили в проходе небольшого микроавтобуса, в нём же ехала и моя семья. Звонкая оглушительная и отчасти потусторонняя тишина прерывалась лишь редкими всхлипами и плачем, возникавшим, казалось, из ниоткуда и также стремительно тонувшим в этой тишине. Ленинский проспект, вновь набросивший белоснежный плащ, казалось, задерживал мой уход. Здесь и там возникали необъяснимые заторы, едва ли не каждый светофор горел красным. Наконец, стройный ряд основательных домов, витрин магазинов и ярких вывесок столичных кафе, сменился пустотой окраины города. А потом появились неблаговидные ангары, сараи, торговые палатки и грязные придорожные забегаловки.

Здание крематория окружали беззащитные стены скорби, с которых за нами наблюдали потускневшие фотографии людей, знающих о дальнейшем. Из-под крыши дворца вечности, в котором усопшие обретают последнюю трансформацию, плыла чёрная струйка густого дыма и упиралась в холодное небо.

В церемониальном зале мой гроб вновь открыли. Из невидимых глазу колонок играли звуки клавесина. Близким дали возможность ещё раз высказаться, многие подходили, чтобы поцеловать меня в последний, без каких-либо оговорок, раз. Уставший блуждающий взгляд выхватывал то одно лицо, то другое. Вот, например, мои внуки, словно воробушки жмутся друг к другу, или тесть, глядя себе под ноги, думает о своём или вот, например, молодой литератор Хасавов смахивает бумажной салфеткой всё прибывающие слёзы. Траурные венки и моя фотография в углу которой – чёрная лента, признак того, что меня не стало.

Пора было проститься и когда гроб вновь накрыли крышкой, всё вокруг погрузилось в дурманящую тьму. Звуки клависина стали громче, театральная металлическая ширма пришла в движение, чтобы дать мне путь. Одновременно с этим заработали и механизмы ленты, на которой лежал гроб, и он начал медленно скрываться за этой ширмой.

Чего можно желать в земной жизни? Говорят, что мужчина обязан построить дом, посадить дерево и вырастить сына. Мне всё это удалось, а ещё, кажется, удалось по-настоящему познать себя и по-новому взглянуть на окружающий мир. Всё это есть в моих книгах.

А что ещё, в общем-то, нужно для счастья? Я был по-настоящему счастлив. И останусь таким навсегда.