Проблемы сохранения и развития татарского этноса

Агдас Бурганов,
заслуженный профессор РГГУ,
академик Академии политических наук,
почетный член АН РТ

В ПОИСКЕ САМОГО СЕБЯ

Есть некая закономерность. Неправедно, злостно «вычеркнутое» из жизни творческой личности время затем компенсируется. Да не просто долголетием, а насыщением его результативным творчеством. За примерами далеко не ходить: Д. Лихачев, А. Туполев (отец), В. Шаламов, Г. Жженов, немало и других. Далек от мысли сравнивать себя с этими невероятно талантливыми деятелями. Они помянуты мной в качестве бесспорных образцов. Что тут сказать? Творчество остается творчеством в любом виде жизнедеятельности. Видимо, ему человек и обязан сроком своей жизни, его продлением. Да, так. Творческий процесс — вот гарант плодоносящего долголетия.

Такой зачин мне понадобился для того, чтобы как-то оправдать удивительное явление — в этом году мне исполняется 80 лет. Из них было вычеркнуто, пусть и не столь жестоким образом, как у вышепоименованных творцов, более 20-ти. Время самого расцвета моих сил. Означенный возрастной рубеж хочешь не хочешь относится к разряду юбилейных. Не все склонны «круглые даты» широко отмечать. У меня в такие дни собирались лишь самые-самые. Правда, нынешняя дата «круглее» многих подобных. Потому мои ученики Юра (Юрий Анатольевич) Балашов (главный редактор журнала «Казань», членом редколлегии которого я являюсь) и историк из КГУ, тоже состоящий в редколлегии, Володя (Владимир Миннетович) Бухараев в беседе со мной и обсуждали вопрос о том, как журналу откликнуться на указанное «событие». Я предложил просто переработать статью, посвященную моим 75-ти, «житью-бытью в науке». Для меня это было самым легким решением. Но не тут-то было, Юра и Володя не лыком шиты. Они отвергли мой вариант и твердо высказались в пользу авторского эссе, в котором я попробовал бы ответить на вопрос «Кто есть я?». Например, в культуре или, так, вообще. Им, видите ли, захотелось разобраться в моем самопонимании. Подозреваю их в тайном умысле, выяснить, насколько совпадают их представления о моей личности с моим собственным разумением. Сравнивать есть что. «Изучают» они меня более трети века. Представляют в самых разных качествах и ипостасях — учителя, старшего друга, коллеги-ученого и публициста. А главное, знают «коронное» утверждение их учителя: «категорическим императивом» каждой личности служит ее самореализация. В этом и оправдание, и объективная оценка человека. То есть они меня моим же оружием... И поделом.

Вряд ли есть что-либо более трудное в исследовательском процессе, нежели самопознание. Тут дело обстоит таким же образом, как с борьбой против самого себя, своих недостатков: победа весьма сомнительна, ибо предполагает перешагивание-перепрыгивание через свое «я». Сие редко кому удается. А если получается, то ненадолго и не во всем. Н. Бердяеву, предпринявшему опыт своей философской автобиографии, открылась вся двусмысленность этой затеи, поскольку человек слишком заинтересован в себе самом, склонен к идеализации того самого «я», которое в действительности нередко бывает ему же ненавистно. Мои недруги или читатели, склонные к предвзятости, наверняка обнаружат в моем рассказе самохвальство. Что ж. поводов тому предостаточно. Как ни крути, от себя не убежишь. Двойственность человеческой природы не одолеешь. Тот же Бердяев разумеет, что «в подсознательных погребах каждого человека, в его низшем «я» есть безобразное, уродливое, потенциально преступное», но — выделим это особо — «важно отношение к этому его высшего глубокого «и». Исходя из этого, о дурном в себе распространяться не стану, его немало. А вот о некоторых своих ошибках, имеющих как бы «национальное» значение, скажу. Их признание есть в некотором роде мое покаяние, смысл которого, с одной стороны, в очищении собственной совести, хотя бы в некоторой мере. С другой — в пожелании, чтобы мои уроки усвоили те, кому это надо. И еще. Хочу, знаете ли, засвидетельствовать свою личность как «неизменное в изменениях», в которых нет измены себе, есть верность себе.

Как, зачем и почему я работаю

Определить свое место в культуре, точнее, в какой-то ее сфере, видимо, мне самому не под силу. Порассуждать о том, какова моя личная роль в становлении того, кем я стал, можно. Кажется, что все шло под стать народной мудрости: «Человек полагает, а Бог располагает». Первый не всегда осознает, куда его влечет. Вернее, всех последствий своего полагания. А вот Бог... Под ним разумею некую нужду, укорененную в объективной реальности всегда находящую соответствующего субъекта, призванного ее удовлетворить, и стремящегося к этому. Стремиться и хотеть не значит успешно сработать. Обстоятельства могут оказаться выше задачи. Возьмите научную среду, тот случай, когда результаты творческого поиска приходят в резкое противоречие с политикой правящих кругов, что обыкновенно и бывало при хождении по нехоженым тропам.

В первой своей научной работе, кандидатской диссертации, шел по целине, взялся исследовать проблему повышения благосостояния рабочих и крестьян как фактора укрепления союза этих двух основных классов советского общества. Прохождение диссертации по инстанциям было сопряжено с массой трудностей. Поскольку главный метод вовлечения масс в необходимое большевикам движение заключался в организационно-политической и пропагаторской работе, отнюдь не в конкретных мерах, направленных на улучшение жизни простого человека. При этом партийцы себя считали материалистами! В докторской диссертации подверг анализу то, что в историографии, во всей обществоведческой литературе отрицалось, было в негативе: мол, исследовать-то нет никакой нужды. Считалось, все уже изложено в трудах «отца народов». Загнал себя в такую ловушку, из которой еле-еле выбрался, перестройка началась. Как сказал Ю. Афанасьев, принявший решающее участие в моей реабилитации, на последнем ее этапе. «Вы. Агдас Хусаинович. сейчас попали в подходящую конъюнктуру». Живем в парадоксальной стране, в жизни которой имеет статус постоянства только один процесс — смена конъюнктур. Все остальное это временное, оно-то и есть постоянное!

Должен заметить, избирая тему исследования, нисколько не предполагаю, что войду в конфликт с властью. Наоборот, рассчитываю на ее благосклонность. О чем это говорит? Не о том ли. что я совершенно не политик? не учитываю обстоятельств, что свойственно людям «не от мира сего»? Никто, однако, -уверен в этом — такого обо мне не скажет. Не похож я на человека, витающего в облаках. Добро бы, хлопоты мои ограничились диссертациями. Незадолго до начала перестройки в статье «Товарищ по партии», обнародованной в газете «Советская Россия» в качестве заставочной, заявил о своей озабоченности ослаблением, до грани утраты, уз партийного товарищества. Возвестил буквально во всеуслышанье, передовицы печатного органа ЦК КПСС зачитывались по радио. Само собой, — во «всечтенье», принято было в каждую фразу подобных публикаций вчитываться. Догадываетесь о последствиях? Радеющего за укрепление партии чуть не исключили из ее рядов. Мое дело после трех лет мытарств, с восемьдесят пятого по восемьдесят восьмой, завершилось аж в высокой партийной инстанции-Комитете партконтроля при ЦК КПСС.

Может быть, не мудрствуя лукаво, надо сие объяснить наипростейшим образом: «чокнут» на правде? Или гложет меня обостренное чувство справедливости? А вдруг это неуемное, подчас безотчетное стремление оспорить порядок вещей? Тогда надо признать, что я наполнен сверх меры духом противоречия? Боюсь, что все эти догадки в чем-то да справедливы. Я совершенно не склонен к конформизму и приспособленчеству, независим до «неприличия». Недавно мне рассказал М. Тузов (сын ныне покойного проректора КГУ в бытность мою там доцентом) об одной своей беседе с отцом. Он задал родителю вопрос: «Чем можно объяснить поступок Агдаса Хусаиновича, открыто критикующего официальную партийную концепцию?». На что Л. Тузов ответил: «Агдас Хусаинович свободный человек. В наше время и в нашей среде это странно, но это факт». Никак не могу вписаться в иерархический порядок, торжествующий в нашем обществе, включая правила научного сообщества. Меня удивляет сама постановка вопроса о смелости той или иной научной мысли. Для меня речь может идти не более чем о ее верности или неверности, и только. То есть я как бы природный еретик. Не могу мириться с чинопочитанием. Последнее, возможно — генетическое. Отцов младший брат, дядя Сулейман, часто менял место работы (состоял в должностях не выше завхоза детдома); на мой вопрос, почему опять уволился, отвечал: «Директор перестал мне подчиняться». Поэтому, наверное, редко кто из руководителей, под чьим началом мне приходилось работать, хотел видеть меня своим подчиненным. Обычно при первой же возможности от меня избавлялись. Более-менее нормальные отношения складывались лишь с таким начальником, который терпел мою независимость. Уважал мою манеру разговаривать с ним и вообще с кем бы то ни было на равных. Естественно, я не давал повода для замечаний относительно качества и эффективности моей работы. В общем, дело обстоит так, как я написал в посвящении самому себе по случаю издания книги «Откуда и куда идешь, Россия?»: «Автор, от природы лишенный верноподданничества. и никакими правительственными наградами не опозоренный (военные награды - исключение), воспринимает сей собственный труд как самую дорогую награду в год своего 75-летия за многолетние поиски правды жизни».

Хорошо ли все это? Пожалуй, нет. Но я таков, каков есть, и страдают от свойств моей натуры я сам и близкие мне люди. И материально, и нравственно. Выигрывает ли кто-нибудь от них? Вряд ли. Я, очевидно, взвалил на себя непосильную ношу, сходную с сахаровской; видел смысл своей жизни в нравственно-личностной экспансии, то есть в стремлении обустроить мир по своему разумению. Это, верно, равнозначно тому, чтобы жить в ладу-со своей совестью. Ноша сия оказалась несоразмерной моим способностям и потому неподъемной. При всей важности истины как таковой, не она главная причина моей неуспокоенности. Человечество жило, живет и будет жить с миллионами лжеистин, даже при откровенном вранье. Хотя и дискомфортно. У нас же сложилась такая ситуация, при которой становится жить невмоготу, изволим вырождаться-с! Поэтому-то хочу достучаться до правящей бюрократии.

В докторской своей всячески уговаривал партию проявлять лояльность по отношению к некоммунистам в расчете на взаимность. В нынешних публикациях пытаюсь склонить власть имущих к добрым делам, главное из которых заключается в том. чтобы подданных-наемников превратить в граждан — собственников своего Отечества, принадлежащего им на частнособственнических основаниях. Это мое стремление проистекает из исторически сложившейся традиции решения всех масштабных проблем по инициативе сверху. И я за «сверху», несмотря на то, что в этом ключе они решались, как правило, плохо, непоследовательно, но не так кроваво, когда за изменения брались низы.

А вдруг, по ошибке «дирижеров», не разобравшихся в своей креатуре, окажется среди управленцев умный, без комплексов, деятель? Вот если бы таковым оказался сегодняшний наш выдвиженец из разведчиков! Хочу надеяться на то, что ошиблись в Путине как те, кто поддерживал его в расчете на его реакционность, так и те, кто видит в нем последовательного ельциниста. Некоторые его действия и заявления при очень большом желании можно оценить как некие намеки на то, что ошиблись и те, и другие, возможно, у него самого началось прозрение. Здесь впору воскликнуть: «Мечты-мечты, где ваша сладость?». И тем не менее, я не исключаю, что, избирая его, народ не ошибся. Народу присуще удивительное чутье, которое, бывает, позволяет ему угадывать смысл любой политики.

Первая моя попытка «поучений» завершилась, фактически, «остракизмом». Вторая, нынешняя, пока ничем, правда, нет запрета на публикации, на пропаганду моих идей. Что не так уж мало. Для меня. А для народа? А что народ? Ему никогда не было хорошо, у него одна забота, не стало бы хуже. Сопоставимая с давним или, вернее сказать, всегдашним хотением россиян: «Лишь бы не было войны». Тем не менее, нет поколения в нашей стране, которое бы войны не знало. У каждого Ивана своя война.

Лучше с умным потерять, чем с дураком найти

Есть такое понятие — «субъект развития». Им является класс собственников. Когда он составляет большинство народа, никак не меньше его двух третей, дело обстоит более-менее нормально. Если субъект этот малочисленен, развитие идет через пень-колоду, прерывается бунтами и революциями. В России такого класса в надлежащем качестве и количестве никогда не было, государство не позволяло. Свято место пусто не бывает. Есть замещающая класс-собственник бюрократия. Она узурпирует функции «субъекта развития», становясь тем самым лжесубъектом. Управленцам надо как-то существовать. Поэтому они не могут обойтись без того, чтобы опекаемая ими экономика как-то да шевелилась. Мифологический Мидас, к чему ни прикасался, все превращал в золото. Металл есть не будешь, и Мидас обречен. Наша бюрократия обращает все окружающее... нет, не в драгоценности. В дерьмо. Им, кстати, можно удовлетворять кое-какие потребности. Перегонял же один литературный герой Войновича, из сказа о русском швейке Чонкине, дерьмо в самогон. Только, кажется, увязли мы по уши. Что, боюсь, делает наше положение безвыходным. Бултыхаясь в зловонной жиже, не выпрыгнешь из нее подобно фольклорной лягушке, попавшей в горшок со сметаной и сбившей ее в масло.

Столоначальники не позволяли прежде, препятствуют по сей день встать России на путь нормального капиталистического развития. Реформы и происходившие после их неудач революции преследовали главную (хотя подспудную, их инициаторами скрываемую) цель -преобразование общества на началах частнорыночной координации. По-моему, здесь тайна российской истории. Не осознанная внятно в силу сумятицы мышления господствующего класса по сей день. Причина тому одна, истину застит втемяшившийся в сознание образ «исключительности» российского пути развития. Не похожего ни на западный, ни на восточный, но который призван явить образец всему человечеству. Что Третий Рим, что III Интернационал, висит над нами какое-то проклятье.

Буржуазные задачи подлежали решению в ходе реформ Петра I, Александра II, Столыпина, первых двух русских революций. Они же обусловили третью, Октябрьскую.

Лозунги Октября: прекращение войны, ликвидация монополии феодалов на землю и передача ее крестьянам, самоопределение народов. Однако буржуазные (капиталистические) потенции русской революции были явно недостаточны. Не сформировался средний класс («третье сословие»). Эту недостачу пришлось компенсировать радикальным элементам освободительного движения. Ленин отмечал, что большевизм пришел к власти как «агент мелкобуржуазной революции». Именно по этой причине революция не смогла ответить истории. Свернула на контрреволюционный попятный путь государственного феодализма.

Выполнив задачу «агента», революция приступила к утверждению государственной монополии на экономику (национализация, продразверстка). Значит и на власть, провозгласив всевластие Советов, фактически коммунистической номенклатуры. Нелепость, искусственность «социалистической» политики скоро выявилась. Не могу утверждать, насколько Ленин уже тогда, в начале 1918 года, осмыслил это теоретически. Но мне ясно, что политически он уяснил, поскольку наметился явный отрыв власти от масс, следственно, резко упала производительность народного труда. Через считанные месяцы, в марте-апреле, Ленин предпринимает поиск пути сожительства с капитализмом под фиговым листком «нового фазиса борьбы с буржуазией». Последний завершился введением в 1921 году нэпа, акции сугубо буржуазной. Незадолго до своей кончины Ленин усомнился в социали-стичности того, что проводила в жизнь его партия. Пришел к выводу о коренном пересмотре «всей точки зрения нашей на социализм». Это означало соединение нэпа с кооперацией, объединением частных собственников, остававшихся таковыми и в рамках торгово-хозяйствен-ного сообщества.

Не должно смущать постоянное употребление Лениным и в это время термина «социализм». Делал он это скорее по инерции или для партноменклатуры, чтоб «гусей не дразнить». Конечно, можно допустить, что он все еще мыслил социалистическими категориями. Но ведь на то есть логика мысли и следующего за ней действия, а они-то выводили развитие экономики на капиталистический путь. Я даже не исключаю того, что его политика была заведомо рассчитана на такой результат. У Ленина были такие теоретические прозрения, реализация которых осчастливила бы человечество. При всем моем неприятии большевизма, «научного коммунизма» вообще, у меня особое отношение к Ленину. Для меня он прежде всего политик-диалектик. А потом все остальное, в чем много непотребного, жестокого, бесчеловечного, но, видимо, не противоречащего его интеллекту. Последнему, известно, нет дела до морали. Поэтому я придерживаюсь принципа «лучше с умным потерять, чем с дураком найти», ибо с последним и найденное не будет впрок, о чем наглядно свидетельствует эпоха Ельцина.

Да, Ленин организовал и возглавил партию, приведшую страну, быть может, к непоправимым бедам. Ответственность политика за свои действия, принесшие народу несчастья, когда он стремится выправить положение, сродни бремени уголовника, свершившего тяжкое преступление и вожделеющего искупить грех. Мы сегодня являемся свидетелями того, как это делается в демократическом мире. При канцлере Коле Германия расцвела, но его схватили за руку за то, что он прибегал к нечестным методам в политике. Или генерал Пиночет. Спас Чили от ком-мунофашизма, создал условия для процветания экономики. Попутно были уничтожены 3000 чилийских и иностранных граждан, и это ему не простится. И это правильно!! Неприемлем принцип: «греши и кайся!» и дело с концом. Но в послеоктябрьских несчастьях России вина Ленина несколько «обеляется» его бедой. Ведь он понял, не туда, в тупик идет его дело, надо сворачивать на другой путь. Опоздал, однако...

Мы подходим к моменту истины. Не прозевать бы его. Не пойти бы опять по старой нашей привычке, как писал наш умнейший предок, «в косвенном направлении... по линии, не приводящей к цели».

«Кандидатский стаж» России на исходе ?

Сегодняшний этап раздалбливания России, по сравнению с ельцинским, отмечен существенным своеобразием, которое, быть может, обернется трагическими последствиями. Если Ельцин и его окружение работали на коммунистов своими бесконечными глупостями, ошибками, равнозначными преступлениям, то Путин работает на них, будучи их «охранником». Избрав Путина президентом, мы, кажется, оставили надежду на сохранение хотя бы тех ублюдочных демократических завоеваний, коими располагаем. С Ельциным, между прочим будет сказано, иногда можно было договориться. Например, о СМИ, которые он сохранил в демократическом духе, несмотря на то, что многие из них не давали ему покоя, даже терроризировали, не брезгуя действовать по принципу «всякое лыко в строку».

Можно что угодно говорить о Ельцине, но нельзя сказать, что он не был антикоммунистическим хозяином Кремля. И пришел к власти на антикоммунистической волне, искусственно инициированной в пропагандистских целях — опасность возврата коммунистов тогда отсутствовала. Согласно Путину можно по-разному относиться к коммунистической идеологии, но она, мол, имеет место быть, а коммунистическая партия это системо-образующая организация. «Синдром Примакова» показывает реальную опасность вовремя пресеченной Ельциным коммунизации власти «тихой сапой». А кто будет это делать сейчас?! Не питомец же КГБ, впитавший с молоком матери дух этой организации и завершивший в ней допремьерскую карьеру в чине ее главы. Поэтому все разговоры о том, что Путину альтернативой является Зюганов, по меньшей мере несерьезны. Готовится всемирного масштаба надувательство масс и западной демократии (безмерно был бы рад ошибиться). Опасность не та, о которой кричат на всех перекрестках. А та, которую не замечают. Или о которой молчат.

Парадокс из парадоксов, всюду фашизм запрещен. В Австрии лишь часть власти оказалась в руках неофашистов, а шум на весь мир. Весьма однозначно западная демократия отвергает югославский коммунофашизм. В то же время наше государство, в общем и целом, коммунистическое, с родимыми пятнами сталинизма (фашизма). Все его звенья управляются либо вчерашними, либо нынешними коммунистами. Мир это знает, но дает в долг немалые суммы, которые используются далеко не для благородных дел, да и разворовываются бюрократией. Приглашает нас в важные (судьбоносные) международные организации. Конечно, не из любви к нам. Во-первых, потому что мы слишком велики и вооружены до зубов. Припирать нас к стенке опасно, можем взорвать земной шар, так сказать, помирать так с музыкой... термоядерной. Во-вторых, в надежде помочь народу встать на демократический путь развития. В-третьих, из гуманных соображений, чтобы иметь возможность вторгаться извне в дела нашего государства, сплошь да рядом ведущего себя как оккупант в собственной стране. Наконец, я не исключаю того, что Запад все еще руководствуется «теорией меньшего зла», о которую уже не раз спотыкался. Взять «Мюнхен», укрепивший Гитлера, и потому повлекший за собой блок со Сталиным, что, в свою очередь, привело к возникновению мирового социалистического лагеря. Сегодня это помощь антидемократическому августовскому режиму как «меньшему злу» по сравнению с советским коммунизмом. Поддерживаемое «меньшее зло» непременно вырастает в «большое зло»! Пора бы это понять.

Однако прозрение неизбежно. Терпение мировой общественности может лопнуть. Слишком велика ставка. Умудренный опытом Запад не захочет еще раз оказаться под дамокловом мечом коммунофашции. Нам, усиленно толкаемым в спину собственными Риббентропами, как бы окончательно не встать в один ряд с народами, ведомыми Хусейном и Милошевичем. Явные признаки этого, кажется, проклевываются. Первейшая и наиважнейшая наша задача — выйти из разряда кандидатов в изгои человечества. Наш «кандидатский стаж» затянулся. Человечество по отношению к государству — любителю войн, со спивающимся народом, безоглядно поддерживающим его агрессивную политику и практику, будет вынуждено вынести вердикт: «Третьим будешь!», после Ирака и Югославии, с соответствующими последствиями.

Некоторые авторы политику Путина отождествляют с политикой Андропова, говорят о некоей Второй большой кагэбэшной революции. Исходя из предположения, будто перестройка была начата по инициативе «приснопамятного» КГБ. Дескать, его деятели знали тогда и знают сейчас истинное положение дел в государстве, поэтому стремятся предотвратить его крах некими превентивными мерами. Этим, видите ли, и занимается Пугин. Допустить такую версию толкования его действий значило бы очень уж хорошо думать о бонзах охранки. Андропов видел, что в стране застойный бардак, и посчитал, что с ним покончит закручиванием гаек. Его понимание проблемы не выходило за рамки традиционной идеи российской государственности. То же самое характерно для Путина.

Пренебрежение интересами простого народа ельцинским режимом имело одно позитивное следствие. Государство внедрило в сознание широких слоев — молодого и частично среднего поколений — понимание неизбежности перехода к самостоянью, опоры на самого себя и ни на кого другого. Эти люди понимают, что государство создается не для того, чтобы что-то кому-то давать, а чтобы брать у народа для обеспечения его внутренней и внешней безопасности. Других функций у нормального государства нет. Если есть, то «от лукавого». Государство, плохо выполняющее свои органические задачи, разлагается, загнивает и гибнет. Так случилось с самодержавным государством. Произошло с советским и прочими коммунистическими государствами. Постсоветское государство идет по тому же пути. Последствия будут те же. Даже если бюрократии удастся перейти к диктатуре. Впрочем, диктатуру может принять лишь уходящее поколение, которое усилиями той же бюрократии форсированно поспешает в мир иной. При этом государство нужно и можно укреплять. Начиная это святое дело с освобождения его от «крапивного семени». Тем завершится бюрократическая история России с ее бедами и начнется история созидания мира и благополучия.

Буржуазные преобразования, несмотря на социалистический камуфляж октябрьского и последующих этапов, пробивали себе дорогу, но после смерти Ленина были отодвинуты коммунистической диктатурой. Почему сталинская бюрократия не приняла нового, ленинского понимания социализма, отвергла его установку на развитие нэпа вкупе с кооперацией? Что лежит в основании этого отторжения? Субъективизм (волюнтаризм) большевистских лидеров, проистекающий главным образом из того, что Ленина уже не было в живых? или нечто объективное, к этому времени уже от них не зависевшее?

Результаты нэпа были блестящими, но судьба его была предрешена. Он был подорван несоответствием политической системы отношениям собственности в доминирующей тогда отрасли народного хозяйства, представленной крестьянством. Оказался несовместимым с господством государства в экономике. Чему же он соответствовал? Благодаря чему он быстро вывел страну из разора и нищеты? Он отвечал индивидуальному хозяйству крестьянина, производству и торговле ремесленника, кустаря, частного хозяина производства, торговца, а также их самодеятельным (самоорганизующимся) объединениям. Важно помнить, нэп и кооперация потому имели успех, что развивались на базе отношений собственности, унаследованных от прежнего, дореволюционного, уклада жизни. Введение же новых отношений собственности, носителем которых стало лишь государство, было обречено на провал.

Сталин послал нэп «к чорту», а заодно с ним и кооперацию, могущую развиваться только в рыночных условиях, и насильственно коллективизировал (огосударствил, закрепостил) крестьянство. Он спешил. В противном случае партгосно-менклатура сама была бы свергнута непрерывно росшим нэповско-кооперативным классом. Бюрократия, увенчанная культом и культиками, распоряжающаяся национальным богатством, с одной стороны, и независимый от государства средний класс, с другой, несовместимы. Развитие нэпа в супряге с кооперацией потребовало бы изменения всей политической системы. Все эти идеи и соображения, вызревая и проясняясь в моем сознании, в моих исследованиях, вывели меня на «кооперативную» концепцию реформирования России.

Представим на минутку

Знаете, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что в конечном счете человечество будет кооперировано во всемирном масштабе. Как потому, что иначе оно погибнет по причине национальных эгоизмов, так и из чисто прагматичных соображений умножения возможностей каждой личности в устроении благополучия. Кооперирование есть изначальный принцип бытия всего живого вообще; импульс деятельности кооперации в ней самой, а не вовне, как это свойственно некооперативным предприятиям и делам.

Предположим, что реализовалась идея кооперативного общества. Все (поголовно все население страны!) — члены кооперативных производств и учреждений. Со своими в них долями собственности, приносящими регулярно дивиденды. Исключены безработица и массовое воровство («несунство»). Жители каждого микрорайона состоят в потребительских обществах, включающих в себя предприятия торговли и услуг, работники которых подотчетны населению, а не чиновникам, находящимся у них на кормлении. Следовательно, задача удовлетворения потребностей решается наилучшим образом. Квартиросъемщики (квартиро-домовладельцы) объединены в жилищных кооперативах, что напрочь исключает порчу жилья, скверное обслуживание. Сколько проблем, трудно решаемых, было бы снято с плеч государства! Оно могло бы вплотную заняться тем, чем ему положено. На что у него сегодня нет ни времени, ни средств. Интегрируя граждан с высокоразвитым экономическим достоинством, в совокупности образующих демос — хозяина страны (не нынешнее население, составленное из наемных рабов государства и нуворишей), кооперация сделала бы их политически активными. В итоге изменилась бы и политическая система в соответствующем демократической сущности кооперации духе.

Старшее поколение помнит анекдот. Мужик обратился к всесоюзному старосте Калинину с вопросом, как будут жить люди при коммунизме; Михаил Иванович, морща лоб в поиске наиболее доходчивого примера, ответствовал: «Ну, как при нэпе». Напомним. Капитализм, как он сформировался во всем мире, российскому народу пришелся не по нутру, отсюда три революции, последняя из которых «потрясла мир». С ее последствиями человечество не может «расхлебаться» до сих пор. Сегодняшняя же, демократическая, стадия западного капитализма нам недоступна и по социальным, и по материальным причинам.

Я не располагаю более-менее бесспорным ответом на вопрос о мирном переходе к нужному нам государству. Мало надежд на то, что мы это сумеем сделать своими внутренними силами только. Быть может, международная демократия уже на подходе к решению этой задачи. Ведь нашла же она способ пресечения дальнейшего развития коммунизма, как у себя дома, так и в странах, где этот строй господствовал. Содействуя краху соцлагеря, втянула его в заведомо для него проигрышное соревнование по подъему народного благосостояния. При этом рассредоточивая, демократизируя собственность в своих странах, расширяя политические свободы в условиях холодной войны с мировым социализмом. Я хочу лишь сказать, что есть один шанс из ста. Для его реализации требуется преодоление в психологии масс имперского (великодержавно-шовинистического) синдрома, усугубляемого коммунистическим антисобственничеством. Немало серьезных людей считают коммунизм, его идею вовсе не привнесенной извне, а содержащую особую органику для России. Тем острее нужда вытравить ее, эту идею, из наших душ. Иначе останется кичиться подобно безымянно-усредненному лирическому герою Евтушенко: «Я босяк, ну а все же русак!». Попытаться прервать хотя и вялотекущий демократический процесс, всячески тормозя его, стремясь восстановить прошлое коммунистическое «величие» с его ГУЛАГом.

Надо сказать и то, что состояние России, характеризуемое присловьем «ни вперед, ни назад», может длиться долго. Однако сколько веревке не виться, конец будет. Но неизвестно какой. Государственная власть в раздрае, растопыре. Криминализированы самые верхние эшелоны. Страна без субъекта развития, без национальной идеи, с заглавной, по Н. Михалкову, национальной чертой — завистью, целеустремляющей нацию на подвиги. Без вождей, вместо них шарлатаны (со степенями и без оных) и скоморохи-имитаторы (доморощенные и «заслуженные»). Народ в Смуте, ее, по выражению Солженицына, «длении, тлении». Единственное утешение, нынешняя, третья в истории России, Смута уже сама на третьем своем витке. Поскольку «Бог любит троицу», конец ее близок. Вот и президенты, как бывший, так и новый, стали прилюдно креститься. Видимо, отбросив надежду на русское «авось», уповают теперь на Бога. А известно, «на Бога надейся — да сам не плошай». Многое простится режиму (во всяком случае — Историей!), если ему удастся, во-первых, не допустить возврата прошлого; во-вторых, в корне подорвать его наследие. Не поддерживая последнего подыгрыванием амбициям его носителей, как это наблюдается посейчас, а наоборот, делом разоблачая его антинародную сущность и организуя реальное движение общества и государства в русле мировой цивилизации.

Нужны ли России умы?

Для российского общества характерна интеллектуальная ушерб-ность. Тому основных причин две. Во-первых, государство, будучи милитаристским, пребывало чуть ли не пятую часть своего исторического времени в войнах. В них исчезал цвет нации. Во-вторых. Обилие своих дураков, быть может, вынудило еше на заре нашей истории пригласить править варягов (вне сомнения, речь идет о дуралеях-бюрократах). На Руси издавна фактически господствующим классом являются государственные чиновники. Поскольку должность по наследству не передается, они временщики. Этим сказано все. Основной инстинкт властителя-временщика хватательный. Интеллектуально развитые и нравственные «экземпляры» чиновничества, если только вовремя не «перекуются», нещадно изгоняются из его среды. Из других сфер тоже, особо умных объявляют «сумасшедшими», вынуждают эмигрировать, истребляют физически. Их судьбы печальны. В лучшем случае, оставаясь невостребованными, умники спиваются, заболевают, сходят на нет.

Наиболее усердно и результативно лил воду на мельницу дураков большевистский режим, создавший абсолютно бюрократическое государство в силу превращения практически всей экономики в государственную, то есть бюрократическую, собственность. Карман народный «глубок», из него можно вытягивать все. При оплате за труд не более пятой-шестой части положенного (так было при Советах) не требуется умных и честных специалистов и управленцев. Их могут заменить невежды и мерзавцы, «преданные» идеям коммунизма. «Убеждение» трудящихся в «справедливости» такого подхода большевиками было начато до сих пор не законченной войной (в самых разных вариантах) против собственного народа. Истреблению в первую очередь подлежали интеллектуалы нации, в том числе «свои».

Нельзя сказать, что в стане противников коммунизма не было талантливых людей. Да ведь им внимали только такие же антикоммунисты. Внутри марксистского движения не нашелся в нужное время ни один интеллектуал, который бы, разобравшись в нем, его разрушил. Основательно, окончательно гибнет только то, что разрушается изнутри. Погубленное внешними силами может возродиться, да еще с большей силой (поэтому стремление возродить СССР тщетно, бесперспективно, этот на глиняных ногах колосс был весь в червоточинах). Даже такие светлые головы, как Плеханов и Мартов, дискутировали не проблему научности-ненаучности марксизма (учение стало для них символом веры), а обсуждали, насколько созрело российское общество для перехода к социализму, и подобные вопросы второго порядка. Между тем «научный коммунизм» никогда не был на деле научным. О его нравственности не приходится и говорить. Общественный строй, созидаемый в соответствии с ним, я называю коммунофашизмом, фашизмом «в квадрате», превосходящим по гнусности национал-социализм на порядок.

Обыкновенный фашизм острием своим направлен вовне, на порабощение и истребление других, «неарийских», народов. Не то коммунофашизм. На первых порах он промышляет социальной войной против собственного народа. А когда наберет силы, его интернационалистское мировоззрение санкционирует агрессию и против других. Хотя оба фашизма могут дать друг другу сто очков вперед. К ним обоим применима одна из сталинских характеристик, разумеется, использованная для другого сопоставления. Диктатора как-то спросили: «Какой из оппортуниз-мов хуже: правый или левый?». Он ответствовал: «Оба хуже».

Первоидеологи создали цельное, по-своему логичное, отнюдь не эклектичное, пусть и неверное в своей основе, учение. Они никогда не доходили до глупостей, изрекаемых сегодня вождями коммунистов. Тем же Зюгановым, утверждающим, что к источникам марксизма-ленинизма относится формула «самодержавие, православие, народность», сотворенная врагами прогресса, всячески тормозившими цивилизационное развитие России. Нынешние коммунисты — это наследники незабвенного Брежнева, провозгласившего, что «экономика должна быть экономной» и подтверждавшего свою «мудрость» фотомонтажем, на котором Ильич, помахивая ручкой, напутствовал маразматиков из политбюро словами: «Верной дорогой идете, товарищи!». И пришли к тому, что как раз предсказывал Ленин: «Если что нас погубит, то это... бюрократизм». Добро бы, погубили лишь самих себя. Нет, погубили страну.

России, ее государству, представленному бюрократией, интеллектуалы не нужны. Народ по этой причине не мог воспользоваться этим Божьим даром. Не пришла ли пора избавляться от бед? С плохими дорогами придется мириться еще долго, поелику нет средств. Можно сократить этот срок, если справимся с дураками, хотя бы в высших эшелонах власти. Для этого особых капиталов не требуется. Всего-навсего нужно напрячь наши мозги, которые, по определению недавно ушедшего в мир иной академика Н. Моисеева, — «главный ресурс России». У нас есть для богатой жизни все, однако еше не приложен могучий интеллект народа. Так не оставим его втуне!

Не русофоб я, я - татарин

Наверное, было бы фарисейством не сказать о моей, если хотите, национальной самоидентификации. Вопрос не простой. Будучи приобщен к русскому языку с восьми лет, к русскому образованию с десяти, я объективно человек русской культуры. Не мыслю себя без ее высоких форм, но не только. Когда слушаю волжские страдания, частушки, на которых формировался мой музыкальный вкус, еле сдерживаю слезы или же норовлю пуститься в пляс. Мозг сверлит вопрос: «Как можно было довести этот народ до сегодняшнего состояния?»

Благодаря знанию татарского я не совсем отошел и от культуры своего народа. Прожив большую часть жизни в инонациональной среде, могу общаться с соплеменниками на родном языке. Читаю художественную и социально-политическую литературу, не часто прибегая к словарям. Могу и писать, подчас калькируя с русского, на что, правда, уходит много времени, которого, к великой моей печали, осталось у меня не так уж много. По этой причине не утруждаю себя писанием трудов на родном языке. Эту роскошь позволяю себе лишь в эпистолярном жанре. Печально, конечно. Пользуясь случаем, приношу свои извинения переводчикам за трудности, которые доставляю; я им (К. Миннебаеву, М. Шабаю, Р. Юну-су, Р. Зайдулле и другим) бесконечно благодарен за их труд, усугубляемый сопряжением моих научных упражнений с тем, что один из моих переводчиков назвал «обильным потоотделением души». Надо сказать и то, что перевод с русского (и любого другого европейского) языка на татарский усложнен терминологической бедностью последнего. Она продукт многовекового негосударственнического статуса татарского, усугубленного при Советах усердием не по разуму татарских русофилов, исключивших из употребления так называемые «арабизмы», «фарсиз- мы» и т.п. Интересно было бы посмотреть на русский язык, очищенный от англицизмов, латинизмов и прочих европейских «измов», а также «татаризмов»! Что бы от него осталось?

В представлении иных русофилов из числа татарстанских русских, знающих меня не понаслышке, я татарский националист. В советской интерпретации, в негативном смысле. Один близкий мне русский ученый из Казани считает меня даже русофобом. Судя по всему, потому, что я опечален судьбой русской нации. Будучи по натуре несколько прямолинейным и резковатым, не стесняюсь говорить то, что думаю. Не похвальбой самоуспокаиваюшей можно вылечить больное общество, а правдой об истинном виновнике его бедствий. Таковым является господствующий класс в лице государственной бюрократии, которому нужна не «ласка», а «таска». Я не отождествляю бюрократию с народом, как того хочет она сама. Хотя, как говорится, народ тоже не без греха. Вот и Ф. Абрамов говорит о «невыделанности» народного характера русских, в нем сочетается и удаль, и размах, буйство и рабство. И о том, что «кадения народу, беспрерывное славословие в его адрес — важнейшее зло. Культ, какую бы форму он ни принимал, — всегда опасен для народа».

За сегодняшнее положение не мешало бы вину принять народу и на себя. Другой вопрос, что народ сегодня таков, каков он есть. Потому как воспитан государством. Должно быть наоборот. Значит, народу нужна самокритика, другой взгляд на свою историю. Я не в телячьем восторге от истории своего народа, как иные гении от истории народа русского. Меня бы устроила другая, более гуманная, история. Это не означает того, что не надо пересматривать устоявшиеся оценки прошлого. Я поддерживаю постановку вопроса, данную великим русским, Д. Лихачевым, о необходимости народного покаяния. Покаяться значит направить свои усилия, свою совесть на недопущение того злого, что было сделано как нашими предками, так и нами самими. Особенно и непременно в этом нуждается великая нация, потому что она может умножать зло, у нее есть для этого физические возможности. Достойный подражания пример показывает немецкий народ, вожди которого считают своим долгом принести извинения всем народам, пострадавшим от агрессии национал-социалистов. Автор «немецкого чуда» К. Аденауэр свое избрание канцлером обусловливал согласием народа на покаяние. Этот процесс продолжается поныне. Президент ФРГ, будучи с визитом в Греции в апреле 2000 года, извинился перед греками за расстрел немецкими фашистами семи сотен борцов освободительного движения. Того же рода поведение демонстрирует Папа Римский Иоанн Павел II, принесший от имени католической церкви извинение арабам и иудеям за крестовые походы.

Нет нужды муссировать плохое в межнациональных отношениях. Но лакировать прошлое, черное называть белым тоже не следует. Как это делают иные философы-публицисты, лишь раздражая осведомленную публику. В. Аксючиц ничтоже сумняшеся утверждает, что «русский народ-государствообразователь создал многонациональное государство, не уничтожив, не поработив и не крестив насильственно ни одного народа», причем эта фальшь подается как «беспрецедентный в мировой истории факт». Этому лидеру христианской партии России придется напомнить высказывание одного из близких ему по мировоззрению писателей XIX века К. Леонтьева: «Христианин может быть святым, но не может быть честным». О «святости» Аксючица помолчим, еще хуже с честностью. Приведу несколько фактов, описанных в документах, хранящихся в архивах Казанского госуниверситета. «Татар-мусульман выгнали из Казани, а мечети разметали. В городе не позволено было жить ни одному татарину, а только русским». Вот выдержка из Указа царя Федора Ивановича: «А которые новокрещеные крестьянские веры крепко дер-жати и поученья митрополита и отцов духовных слушати неучнут, и вы бы тех велели смиряти, в тюрьму сажати и бити и во железа и в цепи сажати», и прочее. В челобитной, поданной царю Алексею Михайловичу, татары писали: «Воевода Алексей Малышкин посадил нас, холопей твоих, в тюрьму и мучил, сажал в цепи и в железа, и нудил нас, холопей твоих, сильно креститься... а мы, холопы твои, желаем быть в своей басурманской вере»; сопротивление насильственному крещению носило и повстанческий характер на протяжении не одного века.

Согласно тому же Аксючицу «осознание славного прошлого — залог достойного будущего». Надо понимать так, продолжаем в том же духе. По сравнению с первой (1995— 1996 гг.) чеченской войной, в которой русские вооруженные силы потерпели поражение, они «сегодня, — торжествует автор, — одерживают победу только потому, что проявились признаки государственной воли, пробуждается патриотическое жизнеощущение». Стапятидесятимиллионная Россия с армией, превосходящей числом все население Чечни вместе с боевиками, хвастает тем, что она «побеждает». Стирая с лица земли города и веси, «разметав» чеченский народ по всему миру, создав для него концентрационные лагеря и палаточные городки для беженцев (зимой!). Мне жалко наших потомков, которым придется все это читать в учебниках истории! Да что учебники? Невежественность чиновников и специалистов Министерства образования приводит к тому, что даже в детских сказках русские богатыри побеждают «поганых татар», да и само слово «татарин» подается как символ отрицательных черт. Какую реакцию ожидают авторы таких псевдопатриотических пассажей от семи миллионов российских татар и еще от десятков миллионов россиян, имеющих татарские корни и близких родственников? Об этом справедливо говорится в заявлении сопредседателей Аналитического центра Совета муфтиев России Ф. Асадуллина и А. Полосина «Ислам и современное Российское государство».

Не хотел бы. чтобы то, что скажу ниже, воспринималось как бахвальство. Нет, речь о некоторых фактах. Первым адекватную характеристику русской нации и ее истории дал русский философ, предки которого происходили из татар, П. Чаадаев: Россия выпала из европейской истории. После него занялся исследованием русского народа Н. Бердяев, происхождением тоже из обрусевших татар. Я автор книги «Откуда и куда идешь, Россия?». Когда встал вопрос о ее издании на татарском языке, я дал ее почитать одному руководящему ученому. Он сказал: «Я горжусь тем, что эту тему поднял и осветил ни кто иной, как ученый татарского происхождения».

Наблюдая кричащую разницу в благополучии татарских и русских деревень, бедность и обезлюжива-ние последних, я пытался объяснить это неукорененностью русского человека, бытованием на чужой земле. Казалось бы, четырех-пяти веков достаточно, чтобы захваченные земли освоить настолько, что в них проросли собственные корни. Ан нет. И на своей земле, у своих истоков, в Нечерноземье, та же история. Значит, главная причина порухи заключается в том, что земля никогда не была в собственности простого человека. В силу чего он как мотылек легок на подъем, склонен к поискам «подрайской землицы», своей-то нету.

Человек без собственности что бомж. Это беспочвенничество в основе всех основных черт души русского человека. Я хочу помочь ему открыть глаза, дабы взглянул на свою жизнь, отбросив напрочь зашоривающие его взгляд и ласкающие его слух слова о величии Руси и русского народа. Ни один добропорядочный человек не может радоваться бедам других. Тем более соседних народов. Татары и русские давно живут в теснейшей взаимосвязи. Взаимовлияние огромно и в дурном, и в хорошем. До недавних пор больше в первом. С началом перестройки, вроде бы, вектор влияния татар на русских изменился. Если в прошлом они способствовали формированию имперского государства, передавая им золо-тоордынское наследие, то теперь продемонстрировали здравый подход к федерализации унитарной России. Следующим шагом, думается, будет существенный вклад в рыночном преобразовании страны. Рано или поздно. Не умирая от скромности, завершу этот сюжет характеристикой, данной мне одним моим руководящим московским коллегой: «Привет лучшему татарину!». Он правильно полагает, что среди татар есть лучшие, обыкновенные и худшие, в числе последних русофобы. Так же. как и в рядах русских: лучшие, обыкновенные и худшие — татарофобы.

Отчего татарину не нужен переводчик ?

Самовлюбленност:ь иных представителей русской «элиты», в особенности обрусевших татар, не имеет предела. В кругу близких мне людей я обмолвился, что сегодня встречался с одним высокопоставленным татарином, и он, провожая меня, назвал «Агдас абый», пожелав здоровья и встреч в будущем. Один из слушавших меня бросил: «Человек деревенской культуры». Другой собеседник пояснил, что татары пребывают еще в традиционном обществе в отличие от русских, достигших городской цивилизации. В условиях последней, согласно логике сказанного, уже ни к чему такое подчеркнутое уважение к старшим.

В одном из романов Проскурина есть эпизод. Освобожденный из заключения герой остается работать там, где сидел. Вызвал к себе жену с ребенком, тот еще грудной, хотя уже ходит. Погуляв на улице, обращается к матери: «Мамка, блядь, дай сиську». Женщину это коробит, она жалуется мужу, на что тот отвечает, мол, не придавай значения, здесь просто принято так разговаривать.

Не все в традиционном обществе плохо и не все хорошо в городской цивилизации. Прогресс предполагает преемственность. Многовековая звериная жестокость государства по отношению к своим подданным дала соответствующие плоды. Люди стали и друг к другу относиться соответственно. Что особенно усилилось после раскулачивания крестьянства и массовых репрессий, продолжавшихся с конца 20-х по конец 30-х, вновь потом начатых в конце 40-х и прерванных только смертью тирана.

Разумеется, положение инонационального писателя (ученого) в этой ситуации предельно щепетильно, уязвимо. Но я, являясь человеком двух культур, из которых каждая мне «дороже», этого не чувствую, и действую по принципу: «Если не я, то кто же?!». Прошу очень своих русских коллег и товарищей понять, у меня нет ощущения раздвоенности, я есть в едином лице татаро-русский (русско-татарин). Как бы некий потомок Золотоордынского ханства в Российском государстве. Синтетический, что ли, плод этого социально-политического симбиоза. Акцентирую на татарской стороне своей личности по причине ослабленности татарской нации.

Что же касается термина, понятия «националист», то его приемлю относительно своей нации (так же как и любой другой, в том числе русской). Ее национальной идеей считаю самосбережение и развитие в труднейших условиях ассимиляторского процесса, идущего безостановочно с момента завоевания Россией Казани. Здесь заглавная роль принадлежит татарской интеллигенции. Ей предстоит помочь народу освободиться от гибельной классо-во-противопоставляюшей, раздирающей нацию, антисобственнической нищенской психологии. Перейти от нее к психологии национально-объединяющей. Пришла пора остановить начатый большевиками под флагом «пролетарского интернационализма» процесс стирания с этнической карты мира многих народностей. Объективная сторона вопроса в том, что человечество живо многообразием. Нельзя без последствий апокалипсического характера умножать мартиролог наций. Пора завести «Красную книгу» исчезающих этносов. Эти суждения уместно подкрепить религиозными соображениями. Все религии, полагаю, утверждают, что человечество возникло и развивается в соответствии с Божьим замыслом в том составе, каковой есть. Следовательно, стремление ассимилировать малые нации противоречит деяниям Творца.

Не менее важна субъективная сторона проблемы. Законно желание каждой личности оставаться самой собой. Тем более это важно ныне, когда выживание человечества опре- деляется сбережением и приумножением того, что дано природой, а именно, «человеческого капитала» (Ф. Фукуяма). В принадлежности человека к определенной нации есть нечто не очень-то объяснимое разумом, это впитывается с молоком матери, проявляется с младых ногтей. Иначе чем объяснить восторг оторванного от родных мест человека от ненароком услышанной, родной ему с детства, мелодии?

Каждой нации присуши свои черты, как положительные, так и отрицательные. Первые надо пестовать, со вторыми нещадно бороться. К татарским национальным чертам я бы отнес исключительное упрямство, жизнестойкость, геройство, готовность к самопожертвованию, удивительное тяготение к дружбе. Недаром у нас поется: «Аерылмыйк, дускаем» — «Не надо расставаться, мой друг». Особо выделю толерантность татар, отсутствие в их психологии такого подлого свойства, как ксенофобия. При неродственности, чуждости татарскому языку русского языка татарин овладевает им, хотя и с большим трудом. Поэтому «татарга толмач кирэкми» («татарину переводчик не нужен»). Он свободно вступает с людьми любой национальности в соседские, семейные и деловые отношения.

Не могу обойти проблему межнациональных браков. Быть их категорическим противником невозможно, потому как «любовь не картошка, не выкинешь в окошко». Но содействовать, поощрять не стоит. Более того, надо воспитывать подрастающее поколение так, чтобы этого не случалось. Нас не так много, чтобы одаривать других своими, как правило, наиболее продвинутыми в культуре людьми. Почему я так говорю? Исхожу из своего опыта.

Моя дочь талантливый ученый, владеет иностранными языками, но не своим татарским (по моей и ее матери-татарки вине). Вышла замуж за русского. Родила от него русского сына (и по языку, и по паспорту). Тот женился на татарке, родившей ему русскую девочку (по имени, естественно, будет и по существу). Сам я после смерти жены вступил в брак с обрусевшей белоруской, подарившей мне сына Тимура. Он сам, без нашего вмешательства, избрал татарскую национальность (по паспорту), но по языку и культуре это человек русский. Справедливости ради сказать, его мать настаивала на обучении его татарскому языку, выписывала татарский детский журнал и т.п. Я же на это не имел времени, вечно занят «под завязку», а если сказать по совести, не было большого желания воспитывать сына татарином. Сталинская национальная политика убедил нас в том, что все национальные языки, за исключением пяти — русского, китайского, английского, французского и, кажется, испанского (или немецкого) — исчезнут. Последствия печальные. Моя семья не исключение. Мой покойный друг, крупный ученый, и его жена были настоящими татарскими интеллигентами. Их дети и внуки уже обрусевшие или вовсе русские. Ныне здравствующий мой друг — крупный татарский писатель. Его дочь, талантливый филолог, не знает родного языка. Есть еше один друг, он на каждом перекрестке провозглашает свое «татарство». А его дети не знают родного языка...

Национальное чувство никогда вовсе не исчезает, оно, в худшем случае, лишь дремлет и, рано или поздно, пробуждается. Происходит это чаше всего в зрелом возрасте, ближе к старости. Последняя и без того не май, не усеяна цветами. Как молодость, когда человек брачуется, не заботясь о познании национальной души будущей своей половины, а ведь она со временем покажет себя. И вовсе не обязательно, что с лучшей стороны. К тому же в национально-смешанном браке лишаешься возможности повседневно слышать мелодию родной речи. Услаждающей душу, навевающей думы о детстве, незабвенных родителях, родных просторах. О том радостном, что тебя окружало, вспоило и вскормило, когда ты был самим собой, так сказать, пребывал в ситуации полной самоидентификации.

Ученики мои

О некоторых своих учениках. Двоих уже упоминал. С ними в контакте, практически без перерыва. Володя Бухараев исследователь блестящих способностей, эрудит, каких мало, на голову выше многих профессоров (академиков), хотя официально таковым не является. Что ему (а также его окружению и даже недругам) не мешает считать себя (его) почти самореализовавшимся. Ему недосуг сосредоточиться на делах, требующих пробега на длинные дистанции. Может быть, и не особенно предрасположен генетически к таковому. Ум его превосходно решает «короткие» задачи (хотелось бы надеяться на то, что он делом опровергнет мое мнение). Юра Балашов, полагаю, вполне самореализовался в работе. Создал лучший в Республике журнал, мобилизовав на это трудно решаемое в инстанциях дело многих своих друзей, в том числе и меня. Работает очень продуктивно, упорен в достижении поставленной перед собой цели. Последователен в товариществе и дружбе, в которых нелицеприятно гнет свою линию порядочности. Частенько провоцирует меня с Бухараевым на участие в его сложнейших проектах.

Третий из этого же ряда мой ученик, Володя (Владимир Константинович) Егоров. Высокоодаренный исследователь (доктор, профессор философии) и организатор. Студентом проявил себя в качестве комсомольского вожака, был выдвинут на работу в Татарский обком ВЛКСМ и ЦК ВЛКСМ, в последнем возглавил отдел пропаганды, стал кандидатом в члены Бюро. Это свое выдвижение обсудил со мной. Я рекомендовал ему идти туда, полагая, что в «предбаннике борделя», каковым был ВЛКСМ для КПСС, нужны порядочные и талантливые люди. Чтобы помочь комсомолу преобразоваться в нечто другое, более порядочное, ради чего он в свое время создавался. Я тогда еше верил в такую возможность. Последующая карьера Володи складывалась с небольшими перепадами, от ректора Литературного института до заместителя заведующего отделом культуры ЦК КПСС и помощника Президента СССР. Но с Горбачевым у него что-то не заладилось (талантливые люди, как правило, не уживаются с большими начальниками). Егоров «спустился» на рядовую научную работу, откуда был востребован на должность директора Национальной библиотеки России. Говорят, при нем там не стало хуже. Что, с моей точки зрения, в нашей бардачной ситуации — высшая похвала. Этот самый высокий для культурного человека пост он оставил, соблазнившись должностью министра культуры России. Вскоре его «ушли» «в связи с переходом на другую работу». По каковой причине у нас уходят, как правило, ставшие вышестоящим бюрократам неугодными самостоятельно мыслящие, полезные государству и обществу деятели.

Тут вот еще что, после расставания с Горбачевым Егоров перестал со мной общаться. Посоветуйся он со мной по поводу назначения его министром, я бы ему сказал: «Министры приходят и уходят. Это происходит тем чаще, чем дурнее ситуация в стране, она же у нас хуже некуда. А культура остается, и она не в министерстве, а в хранилище знаний, библиотеке». Следовательно, не было смысла становиться министром. Не только потому, что не бывает поста выше руководителя национального хранилища знаний. Но и потому, что не должно интеллектуалу служить господствующему классу, угнетающему народ, пускающему страну в распыл.Бюрократия повинна во всех бедах страны, губит и нынешнюю, уже усеченную, Россию. В истории власть имущие кланы уже дважды плохо кончали. Это ожидает и нынешних правителей, третьего клана бюрократии. Неотвратимо, в соответствии с той же формулой «Бог любит троицу».

Размолвки у меня с Егоровым не было. Общение было тесным. Просьбами я не надоедал, всегда он сам проявлял инициативу, старался быть полезным. Лучшая моя статья «История — мамаша суровая...», опубликованная в конце 80-х годов в «Дружбе народов» и открывшая мою публицистическую деятельность, была напечатана с его, зам-завотделом культуры ЦК КПСС, подачи. Тогда иного варианта попасть на страницы центральной прессы для таких персон, как я, просто не существовало. Я могу лишь догадываться о подлинной причине того, что мы перестали общаться. О ней нет охоты говорить. Самое главное, с Володей Егоровым остается незаурядный талант ученого и организатора. Он будет востребован и желательно бы наукой. Все остальное суета сует.

Четвертый мой ученик, которого не могу не упомянуть, это Рамзи (Рамзи Калимович) Валеев, доктор и профессор истории, ныне декан исторического факультета КГУ. Он по-человечески мне близок со времен его аспирантства. Окончив сельскую татарскую школу, блестяще завершил университетский курс. Отличительной чертой его как историка является стремление к обобщениям и в то же время любовь к своим историческим персонажам. Он их вытаскивает на свет Божий, отдает им должное, недоданное современниками и последующими поколениями. Будучи весьма совестливым и душевно ранимым, каким-то чудом уже второй срок справляется с не особенно благодарной должностью декана факультета.

У меня есть еще несколько официальных и неофициальных учеников из Казани, Уфы, Чувашии, Узбекистана, Москвы, других городов. Иных уж нет. В их числе Марата Аб-драсуловича Мулюкова, первого президента Всетатарского общественного центра, при котором последний был вполне дееспособным, чего не скажешь о сегодняшнем его состоянии. С некоторыми еше периодически созваниваемся, с Мурханом Хайдаровым из На-манганского (Узбекистан) университета, с Вениамином Маносовым (полковник, Москва)... Учеников у меня не так много. В годы опалы начальство предпочитало не давать мне аспирантов. Тех. с которыми уже работал, пытались передать другим руководителям (Мулюкова и Валеева-проф. К. Фасееву). Иных отговаривали идти ко мне.

Написавшего под моим руководством блестящую дипломную работу Степанова, воспользовавшись тем, что меня не было в Казани, провалили на защите (мне удалось пресечь этот произвол), и т.д. Да, кроме того, в связи с вынужденным отъездом из Казани пришлось работать на кафедрах, в которых не было аспирантуры. Но каждый ученик личность неординарная и достойная. Как однажды сказал один из профессоров исторического факультета КГУ: «Агдас Хусаинович забирает себе в аспирантуру «сливки», оставляя другим по принципу «на тебе Боже, что нам негоже».

Все они — каждый в меру своего таланта — пленники науки. В душе познавшего ее непреходящую девственность неотступно звучит сиреноподобный зов. Однако «вдохновение сладостно, но и мучительно», как сказал Ф. Искандер, знающий, о чем это он. Нет ничего притягательнее мук творчества. Естественно, от них устаешь, муки они и есть муки. Хотя меж муками творчества и «просто» муками есть принципиальная разница. Первые изредка прерываются озарениями, доставляющими нам несказанную радость и продлевающими нашу жизнь. Вторые лишь угнетают. А ученого работа не угнетает, он может работать сутками, то есть и во сне, когда его мозг способен совершать открытия. Работа, как говорится, есть работа, и ты ее спешишь закончить, она на тебя давит своей незавершенностью. Наконец вроде бы закончил. Но именно «вроде бы», потому как научный поиск на самом деле никогда не кончается. Даже когда на твоем письменном столе лежит типографский оттиск. Тебе так и хочется что-то изменить, отшлифовать, а то и изъять. Что и выделываешь, пока не убедишься, работу начал заваливать. Вроде как надо сделать перерыв, но не тут-то было, обязательно споткнешься о какую-то новую проблему. И так бесконечно. Знаете ли, какой-то садомазохизм...

Мои женщины

Мои заказчики (Ю. Балашов и В. Бухараев) прочитав первый вариант опуса, высказали пожелание дополнить его рассказом о женщинах, разделявших со мной радости и горести. Резонно. Ведь женщины наши половинки. Мы становимся цельными личностями лишь соединившись с ними. Без них мы ущербны. Во всех смыслах. Проблема, однако, в том, что найти свою половинку ой как трудно. Мама моей покойной жены Хазяр ханым говаривала, что Бог хорошему дает плохую, плохой — хорошего, и только когда начинает частить, по ошибке хорошему выдает хорошую, а плохая получает себе ровню. Господь ошибается не часто. В большинстве случаев вынуждаемся, при «стыковке», то ли у противоположной стороны, то ли у себя что-то загнуть (отогнуть), что-то отрезать (отрубить), а то и вовсе отторгнуть не подходящую половинку. А если это отторжение происходит спустя десятилетия совместной жизни?!

Быть может, главной причиной разводов в семьях старшего поколения, с супружеским стажем в 25—30 и более лет, является неумение решать одну вот проблему. Дело в том, что натура женщины много богаче мужской, она более дающая (без особого расчета на отдачу), нежели берущая. В каждой женщине изначально заложено материнство, она супругу не только жена (любовница), но как бы и мать. Можно предположить, что полновесное осознание своих природы и миссии дано не всякой женщине. И дело здесь не только и не столько в индивидуальных качествах, сколько в традициях. Женщинам, принадлежащим к татарскому этносу и культуре, это понимание как раз присуще. Татарка, как, видимо, все мусульманки, то есть женщины, воспитанные в исламском духе, старается исполнять супружеские обязанности вне зависимости от состояния своего влечения. Что становится особенно важно, когда у многих женщин желание пропадает и половые отношения становятся для них сушим наказанием. Между тем, природа сотворила мужчину сексуально озабоченным и способным к интимной близости практически до «гробовой доски». Татарки, как правило, стремятся сохранить чувство пола, во всяком случае, оно для них пусть и не приоритетная ценность, но отнюдь не последнее дело. И вовсе не потому, что это им «непременно нужно». Они дарят радость мужьям ради сохранения семьи. Тут, мне кажется, складывается ситуация, подобная материальным отношениям, в которых для нравственно здорового и доброго человека давать куда приятнее, чем брать.

Что касается меня... Женщинами я обделен не был. И в чем особенно мне повезло, так это в обладании женщиной, одаренной талантом женшины. С ней была полная стыковка. С ней прожил двадцать лет. Вплоть до ее кончины. Она мать моих детей, Ларисы и Анвара. Мой читатель, наверное, заметил, какое значение я придаю народной мудрости «Бог любит троицу». Отклонения от этого правила являются чисто внешними, как бы наносными по своей природе, это своего рода поиск решения задачи в соответствии с той же «троицей». Я к тому, что нынешняя моя жена пятая по счету.

Первая — «фронтовая», с которой быстро расстался; от нее был сын, в воспитании которого не принимал участия, лишь платил алименты. Жизнь у него сложилась неудачно. Его мать очень добропорядочная, чистая женщина, на ней я женился, пожалуй, лишь потому, что она «втюрилась» в меня «по уши». Сам же я ее не любил, но и неприязни не испытывал. В моем характере есть удивительная, как говорят иные люди, черта — я не понимаю, не приемлю неразделенной, безответной любви. Бывало не единожды, что очень-очень нравится женщина, но достаточно ей проявить по отношению ко мне пренебрежение, я ее напрочь вычеркиваю из своего сердца. Люблю только ту женщину, которая меня любит. Разумеется, при этом степень любви зависит от моей влюбленности. «Люблю» может означать уважительное, ровное отношение, не более того. В этом случае отношения с женщинами строятся на основе рациональности, целесообразности: поскольку так случилось, что стали половыми партнерами (в супружестве или без оного), то и надо исполнять вытекающие из этого статуса обязанности честно и добросовестно. Тем более что я по натуре «домашний», склонный к постоянству. Из 51 года моей супружеской жизни с пятью женами 47 я прожил лишь с двумя, с последней женой живу уже 27. Так что с женщиной, в которую влюблен не был, расставался лишь в случае, если влюблялся в другую.

Были у меня настоящие любови. Как и положено, три. Первая меня посетила в бытность мою студентом техникума и продолжалась два года. Но моя девочка не выдержала испытания моей большой, страстной любовью, которая неизбежно бывает навязчивой. Изменила мне, воспользовавшись первой же возможностью, моим отъездом на двухмесячную студенческую практику. Сошлась с невзрачным, но умным и деятельным студентом выпускного курса, председателем профкома техникума (задержанного в конце учебы вместе со всей своей группой в несколько десятков человек по «каэровской» статье).

Вторая моя любовь в буквальном смысле отбила меня у первой моей жены. Работала в моем подчинении в качестве вольнонаемной, очень красивая, молодая, я ответил на ее зов сильной влюбленностью. Но меня ее мать ненавидела всеми фибрами своей души (кажется, из-за татарского моего происхождения). Полагаю, что именно под воздействием матуш- ки она изменила мне, когда был в отъезде, сдавал госэкзамены в заочном вузе. Родилась дочь, которую я не считал своей. По моим подсчетам, подтвержденным тогда врачом, срок беременности не сходился с возможным от меня зачатием, что и побудило меня к разводу с ней. Оказалось, дочь-то была моя. Судьба дочери сложилась неблагополучно. Болеет диабетом, разошлась со спившимся мужем, появилась у нее своя дочь, которая тоже родила и разошлась... Ныне «кукуют» втроем. К сожалению, и я мало чем могу им помочь, еще и потому, что живут от меня дальше не бывает.

Третья моя любовь — девочка, которую я высматривал еше до призыва в армию, ей тогда было что-то около двенадцати. Пока восемь лет служил, она вышла замуж, родила сына. Вскоре стала «соломенной вдовой», муж за уголовщину очутился на нарах. Демобилизовавшись, застал ее в незавидном положении. Моя любовь, тлевшая все годы моих странствий, естественно, разгорелась ярким пламенем, тем более что она ответила тем же. Ах, какая была женщина! Красивая восточной красотой, к тому же умная, высоконравственная. Как умела одеваться! У нее никогда не было много одежды, три-четыре платья, сидевших на ней как влитые, кроличья шубка, пальтецо, ну там, две-три пары обуви, все как на заказ. К тому ж скромна, со светскими, знаете, манерами, что были, скорее всего, позаимствованы у литературных героев. Сама родилась и выросла в обычной, среднего, по совковым понятиям, достатка семье (нередко и бедствовавшей) из моего рода. Став мне женой, обрела материальное благополучие, получила высшее образование. Далее — учитель русской словесности, инспектор районо. И при таких исходных данных невероятная одаренность женственностью, частенько вызывавшей зависть и желание покуситься на ее целомудрие даже некоторых моих «друзей-собутыльников!

Сюжет о своих «любовных» женщинах закончу мыслью об ответственности отца за судьбу детей, кровнородственных или благоприобретенных. Двое моих росших без меня детей не обрели счастья. Как бы взамен я воспитал двоих чужих сыновей, ставших мне родными. Они, как и дети, прижитые со мной, хорошо определились в жизни, первоклассные специалисты, материально и духовно благополучные. Словом, детям, кроме матери, нужен еще и любящий отец, направляющий их развитие, «оснащенный» необходимыми свойствами натуры, природно-заданными и социально ориентированными. «Банально», — молвит кто-то. Да. Но это «банальность», определяющая судьбы новых поколений.

Были у меня и нелюбовные, дружеские отношения с женщинами, явление это почти неправдоподобное, но иногда наблюдающееся, похоже, в случаях, когда одна из сторон наделена сильным сдерживающим, тормозным фактором. Судьба одарила меня, ну, конечно!, тремя подругами. Одна из них Надиря ханым, с которой вместе начинал работать сразу по переезде в Москву. Тогда она еще была безмужним неостепененным ассистентом, а сегодня доктор наук, профессор, ответработник аппарата Совета Федерации. Есть у нее замечательный, вот-вот закончит университет, сын, тезка моего Тимура, родившийся позже моего. Кстати, растет еще один тезка, сын моего теперь уже покойного друга. Оба названы Тимурами как бы в унисон с моим Тимуром.

Надире не повезло с мужем, давно разошлась. Прекрасная женщина, не обделенная ничем, и внешне добротная, и умом богатая. Ее бы качества иным мужчинам, — возможно, тут и заложена программа ее «соломенного вдовства». Не каждому мужчине дано выдержать испытание дружбой. В ее скрепах нет материального начала, в отличие от брачных уз, лишь духовное родство. В моей некороткой жизни проверку дружеством сдюжили из девяти «закадычных» сотоваришей лишь семеро, пятеро уже не живут, один в зарубежье. А ведь ближний круг отбирался-подбирался, люди моего склада мышления и стиля поведения сходятся тяжко. Потому-то не бывает друзей много. А вот Надиря не дрогнула, сберегла дружескую верность. Мы друг другу опора, часами можем беседовать, так же, как и помолчать. В меру необходимости и возможности участвуем в радостях и заботах друг друга.

Подруга вторая — Зария ханым. Знаю ее более десяти лет по совместной деятельности на ниве татарского национального движения, состояли депутатами Милли Меджлиса первого созыва. Подружились в последние примерно два-три года, работая в творческой группе «Альметьевская энциклопедия». Удивительная, настоящая татарская женщина, окончила физфак КГУ, работает программистом, трое сыновей, из которых старший окончил вуз, второй еще учится в институте, третий одолевавает татарскую гимназию, муж — шофер, наделенный всеми чертами добротного татарского мужчины. Будучи матерью четырех мужчин (читатель помнит, я считаю жену «матерью» мужа), работая на двух работах, еще продвигает трудную научную проблему эпоса «Идегэй», публикует статьи, достойные пера крупного ученого. Умница, материальная и духовная надежа семьи, красивая лицом и фигурой пассионарка, одна из тех женщин, на которых держится, которыми была, есть и будет жива татарская нация.

На старости лет, совсем недавно, появилась у меня еше одна особа прекрасного пола этого же стиля взаимоотношений. В полном смысле слова хороша, не налюбуешься! Но главное, она родственна мне интеллектуально и духовно. Одна беда, живет далече.

Резюме. У меня, как и у всех смертных, — «cherche la femme», что, откровенно сказать, мной до сих пор никак не осознавалось. Как мольеровским героем, не подозревавшим, что он всю жизнь говорит прозой. А все потому же, женщина в наших «подвигах» присутствует в нас самих, мы их не замечаем при этом так же, как не замечаем свое здоровье, когда оно есть в наличии.

Реализовался ли я?

Не думаю. А если да, то далеко не полностью. После войны мечтал стать адвокатом. Но я был кандидатом в члены КПСС, значит, мною распоряжались ее органы. В Ферганском обкоме партии идею адвокатуры отвергли сразу, та вообще была как бельмо на глазу. А вот в прокуратуру направили. Сейчас кажется, став адвокатом, я бы наиболее полно воплотился как полемист, что, возможно, и выражает мою сущность как человека, ничего не принимающего на веру. Оспаривающего саму действительность. Да вот прижился бы я там? Вопрос далеко не праздный...

Расследуя одно сложное дело, связанное с Госбанком, я направил представление в прокуратуру Узбекистана. В нем содержались предложения, нацеленные на совершенствование как банковской деятельности, так и самой следственной практики. Мной заинтересовались в центре, вроде бы хотели повысить в должности. Тут на меня кто-то «капнул», я-де беру взятки, что, вообще-то говоря, было недалеко от истины, поскольку я дружил с некоторыми крупными хозяйственниками (взятки ведь бывают разные, например, борзыми, красотками и т.п.). Я предпочел сам уйти из этого злачного места (кстати, вскоре последовал полный разгром системы областной прокуратуры, сопровождавшийся множеством арестов).

Так что и в адвокатуре я тоже попытался бы наводить порядок, чем занимаюсь по призванию везде и всюду. И чем бы это закончилось? Не тем ли. что произошло позднее, когда я вынужден был покинуть пост завотделом науки и учебных заведений Татарского обкома КПСС. На мои постоянные предложения улучшить-перестроить шеф мой отвечал: «Ты, Агдас Хусаинович, давай работай, а думать тут у нас есть кому».

Случаино и чудом оказавшись в науке, я был полностью и безоглядно ею поглошен. В ее чреве пребываю вот уже более 50-ти лет. И не жалею. Знай иши себе, не уставая и не переставая, находи и ниспровергай. Я и занялся ниспровержением вначале сталинизма, а потом и «научного коммунизма». К сожалению. в науке удалось более-менее продуктивно поработать лишь последние 12—13 лет; за это время я опубликовал много более двухсот работ, в их числе несколько книг. Без преувеличения могу сказать, что перестройка мне дала вторую молодость, в которой, надеюсь, еще пребываю.

Сегодня я академический стипендиат Российского государственного гуманитарного университета, в некотором роде «вольный художник». Хочу лекции читаю, хочу нет. В этом качестве нас всего четыре человека — один мой коллега еще по Таджикскому университету, которого я считаю единственным в стране достойным звания философа; еще один стипендиат это крупный историк, автор многих трудов; последнего не знаю. Не Бог весть какой величины сия стипендия (примерно равная половине ставки профессора), но значимая своей престижностью, назначаемая постановлением Ученого Совета университета за самоотверженный многолетний труд и с целью социальной поддержки. И на том — спасибо. Читаю всего один спецкурс «Философия и социология собственности» (в текущем году вышло второе издание курса лекций). Бьюсь над тем, чтобы реанимировать убивавшееся в людях веками самодержавным государством и добитое Советской властью генетическое чувство собственности. Проку пока чуть...

Возвращаясь в конце рассказа к своему «я», хочу сказать о том. что и так уже. видимо, ясно читателю — о неполном соответствии моих устремлений сущности моей личности. Может быть, сие недоразумение прояснится в свете одного явления, а именно неадекватного, смещенного восприятия меня со стороны людей, мало меня знающих или видящих впервые. Недавно я отдыхал в санатории «Казанский»; там же случился один профессор Казанского финансово-экономического института, коим некогда руководил мой покойный друг Павел Абрамов. С этим профессором (тогда еще в этом звании не состоявшим) мы, верно, сталкивались в те времена, когда мою персону прорабатывали на собраниях гуманитариев. Было это три десятка лет тому назад, и немудрено, что, столкнувшись с ним ныне, мы друг друга не признали. Как-то сидим с ним в ожидании лечебной церемонии. Вышла медсестра и сказала: «У вас процедура завтра. не сегодня». Тот профессор: «Кому вы говорите?». Медсестра: «Не вам, Бурганову». Профессор: «Какому Бурганову?». Медсестра: «Рядом с вами сидит». Профессор: «Разве он Бурганов? Бурганов высокого роста». Я. хотя за последние годы и ужался сантиметра на три, тем не менее никогда высоким не был. всегда на нижнем пределе среднего роста.

Эту «загадку» я пытаюсь объяснить как искажение моего облика вследствие чего-то особенного в моем поведении, что подталкивает к «героизации» моей личности. Соответственно, к непроизвольному оснащению этого геройства нужными атрибутами — ростом ли. мундиром... Наверное, я желаю большего, чем могу. Верно, для моего случая подходит идеология рекламной заставки: «Слушайте «Эхо Москвы», остальное — видимость!». Извечная проблема несоответствия желаемого действительности. У меня она обострена неизбывной болью, суть которой — «за народ обидно».

Таков мой «сюжет существования», не дающий мне впасть в депрессию, вынуждающий безостановочно трудиться на радость себе и, надеюсь, близких и друзей. Читатель может задаться вопросом: «Что есть сие — рассказ мемуарного жанра, научная публицистика, или исповедь-покаяние?» Видимо, и то, и другое, и третье. Как в любом другом моем сочинении, непременно сочетающем в себе самые разные жанры и стили. Не потому, что я специально ставлю такую цель, а потому, что так получается. На что мне неоднократно, еще начиная с защиты кандидатской диссертации, пеняли оппоненты (кстати, подбор которых в этой связи всегда был весьма затруднителен). Но я ничего поделать с собой не могу. При всем том в данном случае речь идет о правде моей жизни. Быть может, не без малой толики лукавинки в чем-то интимном, которое категорически возбраняется оголять. Но ей-ей, лишь в пределах, о которых наш мудрый народ говорит: «Алайгына мулла кызындада була ул» («в такой мере бывает и у дочери муллы»). В добрые старые времена на рынке невест она была вне конкуренции, поскольку уже тем хороша, что происходит из достопочтенной семьи, и это обстоятельство напрочь перекрывало ее недостатки.

ж. «Казань», 2000, №8